Церковные традиции и опыт миссии

Этот доклад развитие темы, предложенной автором на Третьей международной Научной Церковной Конференции, посвященной тысячелетию крещения Руси в феврале 1988 года в Духовной Академии в Санкт-Петербурге (тогда Ленинграде) и на симпозиуме в Свято-Владимирской Духовной Академии в Нью-Йорке в сентябре-октябре того же года. Материалы этого симпозиума были изданы в сборнике Наследие Св. Владимира (на английском языке), Свято-Владимирская Духовная Академия, Нью-Йорк, 1990 год.


I


Церковь – это вечноживущий организм, это вечно прекрасное, вечно растущее, благоуханное, “светлоплодовитое и благосеннолиственное древо”[1]. Однако, многие воспринимают Церковь как статическую реальность, существующую в рамках ограниченного периода истории и пространства. Наше понимание церковных традиций обуславливается нашим восприятием Церкви. Подлинное Церковное Предание питается соком того благосеннолиственного древа, которое, восходя к апостольскому благовестию, коренится в Священном Писании и литургии и утверждается в святоотеческом творчестве. Но есть традиции, возникшие позже, в разные исторические периоды в разных местах. Некоторые из этих последних традиций привились к древу и акклиматизировались в церковном винограднике. А другие продолжают жить сами по себе, или даже мешают росту древа. Так всенощная (всенощное бдение), соединение несколько сокращенных вечерни и утрени с добавлением накануне праздников полиелея (“Хвалите Имя Господне” и пр.) и литии (освящения хлебов), особенно прочно вошла в жизнь русских верующих людей. Это богослужение, возникшее в монастырях и продолжающееся с вечера до раннего утра, было приспособлено к приходским условиям и обычно продолжается теперь от полутора до трех часов (по принципу “аще настоятель изволит”). Помимо возгревания религиозного чувства и умиления у молящихся, это богослужение имеет большое поучительное значение из-за оснащения его текстами Священного Писания, псалмов и богатой гимнологии. Конечно, оно должно совершаться разумно и в эстетическом, и в смысловом планах. Утреня, совершаемая утром до литургии, проходит часто в отсутствии мирян.


С другой стороны, русская средневековая традиция совершать неархиерейскую литургию в основном с закрытыми царскими вратами, включая евхаристический канон, совершенно отделяя алтарь от верующего народа, – богословски не обоснована. А предоставление права некоторым митрофорным протоиереям совершать литургию с открытыми царскими вратами в виде особой награды – уж совершенно непонятна. Такое же сомнение может вызвать и русский обычай награждать митрами священников. Одно из предсоборных предложений Русской Церкви в начале века гласило: “Возвращение всему священному клиру: священникам и диаконам (по примеру Восточной Церкви) права ношения камилавок и скуфей и уничтожения армянского обычая – пожалования протоиереев митрами”[2].


То же предложение включало совет присваивать звание протоиерея священникам только в связи с занимаемой ими должностью (настоятель собора), а всем епископам, вне зависимости от их почетных наименований, ношение крестов на митре “по примеру Восточной Церкви”[3] (только митрополиты имели кресты на митрах в Русской Церкви).


О. Иоанн Мейендорф пишет, что не может быть ясного понимания Церковного Предания без постоянного памятования хорошо известного осуждения самим Христом – “предания человеческого” (Мк 7: 8). “Истинное Святое Предание, на котором зиждется самопознание Церкви в веках и которое является органическим и видимым выражением пребывания живоносного Духа в Церкви, не должно смешиваться с неизбежным, иногда творческим и позитивным, иногда грешным, и всегда относительным, накоплением человеческих традиций в исторической Церкви. Различие между “Традицией” и “традициями” (или Преданием и преданиями) конечно в настоящее время составляет одну из важнейших обязанностей православных богословов в экуменическом диалоге. И даже вне экуменической деятельности эта проблема для Православной Церкви имеет особую актуальность”[4].


Люди, живущие на исконно православных землях, часто склонны не различать исконную Традицию с большой буквы от традиций с малой, т.е. традиций местного происхождения, меняющихся и относительных по существу. Они воспринимают веру как привычку, как часть быта их окружающего, не пытаясь по-настоящему понять ее. То же отношение к вере превалирует и среди эмигрантов, слепо стремящихся сохранить прошлое. Но вот у новообращаемых людей уже другое отношение. Они не могут воспринимать веру лишь как быт и традиционные обычаи.


Еще в прошлом веке великий русский миссионер на Аляске и Восточной Сибири впоследствии митрополит Московский и основатель Российского императорского миссионерского общества святитель Иннокентий (Вениаминов) дал такие советы миссионерам:


1. Язык богослужения должен быть понятен тем, для кого оно совершается.


2. Богослужение должно совершаться благолепно, ясно и вразумительно (так, например, он осуждал часто случающееся чрезмерное повышение голоса при чтении апостола и евангелия).


3. Проповедь – поучение, разъясняющее Слово Божие, основы веры и жизни, и богослужения, никогда не должна опускаться, а должна произноситься при всех случаях.


4. Духовно-воспитательная работа с детьми должна проводиться неукоснительно.


5. Евхаристия должна быть в центре церковной жизни и доступной всем верующим[5].


Заветы святителя Иннокентия легли в основу жизни и деятельности православной церкви в Америке, наследницы Русской Православной Миссии на Американской земле.


II


Проблема языка в настоящее время остается одной из многих очень важных проблем в церковной жизни. Так многих прирожденных носителей английского языка больше не удовлетворяет язык английского перевода Библии, авторизованного королем Яковом в 1611 году, и который до недавнего времени был литургическим языком англиканской церкви. В Римо-Католической и Протестантских церквах появились новые переводы Священного Писания и литургических текстов. Первый важный перевод православных богослужений на английский язык в одном томе был очень хорошо сделан Изабеллой Флоренс Хапгуд в 1906 году (1-е изд.), когда святитель Тихон (Белавин) был архиепископом Северо-Американским и Алеутским. Этот перевод тоже основан на языке вышеупомянутой авторизованной версии Библии и лингвистически связанного с ней стандартного английского молитвослова”[6].


В последние десятилетия и римо-католиками, и особенно протестантами, было сделано много новых переводов Священного Писания и литургических текстов на английский язык, к сожалению отражающих иногда не только языковые изменения, но и модерное социально-политическое мышление (например, обращение к Богу-Отцу – “Отец-Мать”, как поклон феминизму). Есть и новые переводы православных богослужений на английский язык с большим или меньшим приближением к современному языку, но согласованности и единомыслия в этих усилиях нет.


Традиционный английский литургический язык в какой-то мере соответствует церковнославянскому Русской Церкви, хотя последний даже менее понятен современному слушателю[7]. Языковая проблема уже давно стала ощутима в России. Об этом свидетельствуют многочисленные мнения и пожелания архиереев о реформе литургического языка, высказанные ими Предсоборной комиссии Русской Православной Церкви на рубеже веков. Вот мнение, высказанное епископом Полоцким Серафимом: “В полемике с католичеством православные богословы всегда указывают на свое богослужение, как на одно из преимуществ православной Церкви в виду особенной его назидательности. Однако на практике оно далеко не достигает той цели, для которой создано благодатными носителями православия. Причина этого кроется, прежде всего, в его непонятности для большинства верующих. В виду этого, необходимо прежде всего улучшить язык богослужения, сделать его более ясным и понятным в отдельных словах и конструкции”[8].


Это же ощущалось и в русских заграничных приходах. Вот мнение святителя Тихона, тогда архиепископа Северо-Американ-ского и Алеутского, позже Патриарха Московского и Всея Руси: “Для русской Церкви важно иметь новый славянский перевод богослужебных книг (теперешний устарел и во многих местах неправильный), чем можно будет предупредить требование иных служить на русском обиходном языке”[9].


В результате подобных высказываний было сделано пробное издание литургических текстов в новой редакции и в ограниченном количестве. Редакторы пытались сохранить поэтическую красоту церковнославянского языка, но в то же самое время приблизить тексты к пониманию современного человека, говорящего по-русски.


Вот текст девятой песни канона утрени Великого Четверга в старой редакции: “Странствия владычня и беземертныя трапезы на горнем месте высокими умы, вернии, приидите насладимся, возшедша слова, от слова научившеся, егоже величаем”[10].


А вот этот же текст в новой редакции: “Вечери владычни и беземертныя трапезы на горнем месте, высокими умы, вернии, приидите, насладимся, возвышенному слову от слова научившееся, его же величаем”[11].


К сожалению это чрезвычайно важное, хотя и предпринятое в весьма робких масштабах начинание, было прервано революцией и войной против религии. Оно должно быть продолжено. Но дело это очень трудное и деликатное.


Наше православное богослужение, с его столь богатой гимнологией, воспринимается нами не только умом, но и сердцем, не только как молитва и поучение, но и как некая божественная симфония, удовлетворяющая наше эстетическое чувство. Еще В.И. Жуковский говорил, что “земная поэзия – сестра родная религии небесной”. Подлинное искусство нас возвышает и вдохновляет. Также, и еще больше, благоговейно и разумно совершаемое богослужение. И язык при этом чрезвычайно важен. Он не только должен быть понятен, но и возводить молящихся на высоту “неудобовосходимую человеческими помыслы”. Церковнославянский язык в значительной мере это делал. Вот так писал об этом Г.П. Федотов: “Для русского ума славянский словарь – это золото церковных риз или иконных окладов; великолепный материал, созданный временем и историей – как бы самой природой – для передачи гимнической поэзии Византии”[12].


Но Г.П. Федотов указывал и на серьезные недостатки церковнославянского языка в стремлении переводчиков к буквальному, подстрочному переводу при несоответствии древнегреческих и славянских грамматики и синтаксиса и, конечно, при многих словарных трудностях, что часто делает церковнославянские тексты трудно понимаемыми современным русскоязычным человеком.


Большинство епископов хотело дальнейшего приближения славянских текстов к русскому современному литературному языку и лишь меньшинство предлагало перевод не обиходный[13].


Церковнославянский язык при всем своем богатстве и красоте, язык мертвый. А литературный русский язык, на котором говорят и пишут образованные люди, язык живой и, значит, постоянно впитывающий в себя новые элементы. С XVII века не было рецензии церковнославянского языка и, таким образом, разница между ним и народным языком возрастала и возрастала.


При попытке реформирования литературного языка нашей церкви надо принять во внимание два факта. Усилиями Ломоносова русский литературный язык, язык Пушкина, Тургенева, Л. Толстого сохранил два взаимодействующих пласта: церковнославянский и народный русский. И теория Ломоносова о трех “штилях” фактически продолжала иметь влияние. Именно это взаимодействие славянской и народной стихий сделало наш литературный язык таким могучим, гибким и богатым (хотя бы слова-дублеты, как город – град, голова – глава). Церковь на протяжении веков способствовала сохранению этого языкового баланса[14].


Но вот при советской власти, в результате огромных социальных катаклизм и жестокого атеистического произвола, высокий стиль и церковнославянизмы стали изгонять из языка. Баланс нарушился. Язык обеднел и огрубел. Запад тоже переживает глубокий кризис культуры и духовных ценностей. Русская Церковь, русская религиозная мысль всегда были неразрывно связаны с русской культурой. И, конечно теперь, в новых условиях жизни нашего Отечества, Церковь, стараясь всеми силами оздоровить и вдохновить культуру, должна сделать все возможное и для восстановления баланса в русском литературном языке – драгоценном Кирилло-Мефодиевском наследии русской культуры.


Но как же оставить реформу литературного языка Русской Церкви, сделав его доступным и понятным современному человеку? Как выполнить завет святителя Тихона о необходимости нового славянского перевода богослужебных книг без прямого перехода на современный обиходный язык?


“Прежде всего (как советовал епископ Серафим Полоцкий, мнение которого мы уже приводили), сделать его (славянский язык – Д.Г.) более ясным и понятным в отдельных словах и конструкциях”. Это значит, как уже было указано выше, продолжать работу дореволюционной Предсоборной комиссии по редактированию некоторых богослужебных текстов, но значительно углубив и расширив ее. Надо заменять непонятные или получившие другой смысл слова (как “непщевати”, “дориносима”, “мили ся деем”, “странствия”, “позор”) понятными, упрощать грамматические структуры, устраняя двойное число, сложные глагольные времена и т. д.; приближать, где возможно, синтаксис ближе к русскому. В результате такого подхода богослужебные тексты стали бы понятны русским людям; красота, торжественность и привычность церковнославянского языка сохранились бы: а Церковь, как и встарь, помогла бы сохранить убывающую двухпластность русского литературного языка и его высокий и обиходные стили. Все же “духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился” – звучит красивее, чем “испытывая духовную жажду, я с трудом шел по неприветливой пустыне”.


Но задача эта очень ответственная и сложная. В исполнении ее должны сотрудничать филологи, поэты, богословы при консультации музыкальных деятелей. Это дело всей Церкви. Пока же мы – пастыри должны по ходу действия, где можем, просветлять в текстах темные места, а Священное Писание, где можем, читать по-русски.


III


Но язык, хотя и существенный, но далеко не единственный фактор, могущий осложнять понимание богослужения приходящим в Церковь людям. Богослужения наши, созданные по строгому монастырскому уставу для людей, избравших особый иноческий путь жизни, не соответствуют современной приходской действительности. Длинноты, повторения, многословие (в соответствии с древней литературной эстетикой), и в то же самое время, тайное чтение ключевых молитв евхаристического канона, когда слышишь лишь начала и концы молитв, да еще часто при закрытых царских вратах, затемняют смысл богослужения и не способствуют мирянам разумно нем участвовать. Святитель Тихон замечает: “Не лишне, кажется, ввести некоторые изменения и в самые богослужебные чины, например, сократить часто повторяемые ектений, читать гласно некоторые тайные молитвы. Может зайти также речь о постах…”[15] Верующие миряне, народ Божий, призванный участвовать в богослужении, а не только присутствовать на нем, созерцать, творить личную молитву[16]. По этому поводу пишет епископ Серафим Полоцкий: “Не говеем безосновательными поэтому, если и не вполне справедливыми, являются заявления некоторых христиан, склоняющихся к штунде и другим сектам, что им в православной церкви “нечего” делать и “скучно”. Такого христианина более приманивают к себе собрания различных наших сектантов, на которых все поют общие и всем понятные гимны, причем каждый чувствует, что он сам непосредственно и со всеми вместе участвует в общей молитве”[17].


Как это наблюдение вековой давности актуально теперь! Самое главное, как объяснить новоприходящим в Церковь бытовавшую, да еще теперь далеко не изжитую практику редкого причащения. Ведь из всего содержания и смысла божественной литургии подлинной Церковной Традиции следует, что Евхаристия совершается для того, чтобы все люди, народ Божий, вместе со своим пресвитером приобщились Святых Таинств. Именно в этом акте церковное собрание становится Церковью Божией, образом Царства Небесного здесь на земле. “Нас же всех от единого хлеба и чаши приобщающихся – соедини друг ко другу во единого духа причастие…” (лит. Василия Великого). “…и сподоби державною Твоею рукою преподати нам пречистое тело Твое и честную кровь, и нами всем людям” (лит. Иоанна Златоуста и Василия Великого).


О. Александр Шмеман пишет: “…в чем нуждаемся мы больше всего – в возврате к этому преданию, к восстановлению его подлинной перспективы и сущности”[18].


Как мы можем сказать новоприходящим в Церковь, что в Пасхальную ночь не надо причащаться, когда как раз перед началом Пасхальной литургии они слышат слово Св. Иоанна Златоуста: “Постившиеся и непостившиеся возвеселитеся днесь. Трапеза исполнена, насладитеся вси. Телец упитанный, никтоже да изыдет алчай: вси насладитеся пира веры, вси восприимите богатство благости”.


Жаль, что эти слова Златоуста воспринимаются многими православными как приглашение к обильным традиционным разговенам, а не к причастию Святых Тайн.


Или, как мы можем оправдать совершение литургии Преждеосвященных Даров утром, при весьма малом количестве причастников? Ведь по уставу эта особая служба предназначена на вечернее время будних дней Великого Поста, в которое положен строгий пост, и поэтому Божественная литургия, как всегда радостный пир Царства, не совершается. Для укрепления же постящихся верующих в конце вечерни в среду и пятницу преподаются Святые Дары, освященные в предыдущее воскресение. Утреннее совершение литургии Преждеосвященных Даров при вообще редком причащении затемняет значение этого глубокосодержательного богослужения[19].


IV


Многие обычаи и привычки, укоренившиеся в православных землях и не связанные с подлинным Преданием Церкви, не могли продолжать существование в миссионерской обстановке. В этом отношении большой опыт был накоплен в православной миссии в Америке. Вдохновленное пророческим видением, мудростью и практическими указаниями великого миссионера Святителя Иннокентия (Вениаминова), укрепленная историческим Поместным Всероссийским Собором 1917-18 годов и святым Патриархом Московским Тихоном, и возрожденная группой священников и богословов из Западной Европы, наследников Русского Религиозного Ренессанса, включая покойных о. Георгия Флоровского, о. Александра Шмемана, о. Иоанна Мейендорфа, профессора Г.П. Федотова, профессора С.С. Верховского, русская миссионерская епархия в Америке, преодолевая психологические трудности иммигрантских этнических общин, продолжила путь к созданию поместной церкви. После начального миссионерского успеха на Аляске практически никакой значительной миссионерской работы среди местного населения между 1870 и 1945 годами не делалось. Все внимание было уделено иммигрантам и массовому возвращению униатов (выходцев из Австро-Венгрии) в лоно Православной Церкви (русская эмигрантская, а не иммигрантская проблема послереволюционных лет требует особого разъяснения).


Новая ситуация заставила пересмотреть некоторые установившиеся подходы и вернуться к Традиции с большой буквы, подлинному Церковному Преданию. Пришлось заняться и литургическим языком, и сделать богослужение понятным и действенным, и раскрыть Божественную Литургию – Евхаристию, как совершение всей Церкви, как ее центр и основание.


Хорошо, что эти и связанные с ними проблемы, а также тема соборности и приходской жизни, стали актуально обсуждаться. В современном мире стирается грань между исконно верующими людьми и новоприходящими, между традиционными христианскими землями и новыми территориями. Христиане теперь всюду окружены людьми совершенно оторванными от церковных традиций. Поэтому опыт миссии полезен всюду.


Опубликовано в кн.: Миссия Церкви и современное православное миссионерство. М., 1997.


[1] Акафист Пресвятой Богородице, икос 7.




[2] Дурново Н. Н. “Как установить каноническое управление Русской Церкви”. Москва, 1906, стр. 37.



[3] Там же.



[4] Мейендорф И., прот. “Живое Предание” (на английском языке), Нью-Йорк, 1978, стр. 21 (перевод мой, Д. Г.).



[5] Григорьев Д., прот. “Апостол Америки”. Ежегодник Православной Церкви в Америке, 1976, стр. 31-45.



[6] “Служебник Св. Православной Кафолической Апостольской Церкви”, составитель и переводчик Изабелла Флоренс Хапгуд, с благословения Патриарха Тихона, 4-е изд., Бруклин, Нью-Йорк, 1965, (на английском языке).



[7] Федотов, Г. П., проф. “Славянский или русский язык”. Вестник РХД, Париж, N154, 1988, стр. 13-40.



[8] “Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе”. Часть 1. СПб, 1906, стр. 148.



[9] Там же, стр. 530.



[10] “Страстная седмица”, кн. 2. Москва, Синод, тип., 1904.



[11] “Триодион”, Москва, Синод, тип., 1912.



[12] Вестник РХД, Париж, N154, 1988, стр. 20.



[13] Зернов Н., проф. “Русский религиозный ренессанс” (на английском языке), Лондон, 1963, стр. 63-85.



[14] Бем А. Л., проф. “Церковь и русский литературный язык”. Русская Ученая Академия, Прага, 1944, стр. 61.



[15] Отзывы… стр. 530. См. также статью проф. П. Мейендорфа “Литургический путь Православия в Америке”, Вестник Св. Владимирской Академии, Нью-Йорк, 1996, NN 1 и 2 (на английском языке).



[16] Афанасьев Н., прот. “Служение мирян в Церкви”. Богословский институт, Париж, 1955.



[17] Отзывы… стр. 148.



[18] Шмеман А., прот. “Евхаристия”, YMKA, Париж, 1984, стр. 271.



[19] Шмеман А., прот. “Великий пост”, YMKA, Париж, 1986, стр. 65-90.

Залишити відповідь